Сегодня мы представляем вашему вниманию, уважаемые читатели, отрывок из новой книги нашего земляка Сергея Щербакова «Лето 2020 от Рождества Христова: записки писателя». В 1975–76 гг. будущий известный прозаик работал в редакции газеты «Ленинский путь», остаётся добрым соратником по перу и в настоящее время.Сейчас Сергей Антонович проживает в деревне Старово-Смолино на Ярославщине.
В основу издания легли события нелёгкого для всего мира года пандемии и размышления о жизни, любви, чести, достоинстве, долге… В эпилоге сказано: «Памяти Василия Ланового, Валентина Непомнящего, Алексанра Казинцева, протоиерея Виталия Тарасова, протоиерея Дмитрия Смирнова и многих, многих других, унесённых губительным поветрием…» Главу своего нового произведения С. Щербаков посвятил мухоршибирскому другу детства Михаилу Оленникову.
Когда 28 апреля заканчивал шлифовать эти записки и собирался уже дать их для первого прочтения самым близким, неожиданно позвонила Наташа, дочь моего друга Мишки Оленникова. Я помню себя с трех лет, а Мишку – с четырех. Потому он на всю жизнь остался для меня Мишкой, а не Михаилом, и тем паче не Михаилом Гавриловичем. Однажды во время игры в детском саду я подставил ему подножку. Он упал со всего разбега и так ушибся, что просто закатился от плача. Воспитательница почему-то больше пожалела меня. Присев на корточки, прижала к груди: «Очень больно?» Я кивнул. И сразу, наверное, впервые в жизни, стало невероятно стыдно. Хотя я тоже упал, но мне совсем не было больно. Стыдно стало за обман, за то, что я такой плохой – подставил другу подножку, и он теперь страдает...
С отрочества у Мишки была одна всепоглощающая страсть – охота! Когда преследовал зверя или подкрадывался к токующим глухарям, на ходу скидывал шапку, телогрейку, а иногда и валенки. Забывал обо всем на свете. Он и меня пытался пристрастить к охоте, но я, хотя тоже с первого выстрела попадал в подброшенную бутылку, очень жалел всякую живую тварь. Однако лес я очень любил, и Мишка часто брал меня с собой. Пользу на охоте я все же приносил: подбирал брошенную другом одежду, а то потом мы бы ее просто не нашли. Обычно преследовали не разбирая дороги.
Во время охоты все просто восхищались Мишкой. Природа вообще одарила его щедро. У него синие-пресиние глаза, волосы черные, с синим отливом, да еще волнистые. Девушки влюблялись в Мишку с первого взгляда. Он походил на испанца, а однажды маленький мальчишка, увидав моего друга, закричал: «Мама, цыган, цыган...» Мишка очень смутился, а я, любя поддразнивать его, частенько вспоминал этого мальчишку: «Как он тогда закричал: мама, цыган, цыган...»
Друг мой не выносил несправедливости и никогда, даже ради дружбы, не кривил душой. Когда однажды я взялся ругать своего двоюродного дядю Сашу, Мишка резко возразил, мол, дядя Саша – редчайший человек. В сезон дождей он, единственный из всех шоферов, не боялся пробираться через невообразимую грязь на своем грузовике в кедраш, чтобы снабдить мужиков продуктами и вывезти наколоченные орехи. Говорил Мишка с таким уважением, что я невольно прикусил язык и старался больше не поминать дядю Сашу плохим словом.
Мы очень любили друг друга и не могли даже представить себе, что когда-то нам придется расстаться, но... Мишка вырос в отличного охотника и остался в родном таежном Забайкалье, а я после службы на корабле уехал в Москву учиться в университете. Потом женился, потом мы с женой купили дом в деревне Старово-Смолино на Ярославщине и прилепились душой к Борисоглебскому монастырю, ставшему нашей духовной Родиной. Последние лет сорок мы с Мишкой не виделись. Изредка переписывались, я посылал ему свои книжки, иногда звонил по телефону.
Много людей встречалось мне на жизненном пути, которых считал друзьями и которые потом уходили, исчезали куда-то, а Мишка всегда жил в моем сердце. Почему-то он никуда не делся даже за сорок лет?! Теперь, кажется, понимаю почему...
Наташа рассказала, что у отца второй инсульт. Вдобавок нашли у него запущенную онкологию поджелудочной железы. Метастазы уже во всем теле. Уже глаза открыть не может. Врачи расписались в своем бессилии, и она растерялась, не знала, что дальше делать. Вдруг решила позвонить мне. Я, помня, что Мишка в своем лесу, кажется, всегда был далек от Бога, попросил Наташу узнать у него: крещен ли он? Не отходя от трубки, она спросила. Он утвердительно кивнул. Тогда я объяснил ей, как подать в храме сорокоуст о здравии, как начертывать на больных местах кресты... В общем, посоветовал все необходимое для излечения. Хотел уже закончить разговор, но вдруг понял, что говорю совсем не то: «Наташа, едва ли Мишка уже выкарабкается. Надо, не откладывая в долгий ящик, лучше прямо сегодня, пригласить священника, чтобы исповедовать и причастить его...» Как сумел, объяснил ей значение этого таинства для умирающего. Выслушав меня, Наташа опечалилась: «Сегодня я на работе. А вот завтра у меня как раз выходной». Я еще раз повторил, что надо сделать все поскорее, лучше всего завтра...
На другой день, в Чистый Четверг, Наташа снова позвонила. Священника привезла одна ее хорошая подруга, но исповедовать Мишку не получалось – он уже не мог ни кивнуть, ни глазами хотя бы моргнуть. Тогда батюшка соборовал его и еще раз посожалел, что не может причастить умирающего – надо все-таки получить его согласие. Наташа попыталась втолковать отцу смысл причастия, но он никак не откликался. Тогда она в отчаянии воззвала: «Папа, дай нам как-нибудь знать, что ты согласен причаститься». Вдруг у Мишки слезы так и потекли из глаз! Наташа с батюшкой одновременно вскричали: «Согласен, согласен!» Безо всяких колебаний священник причастил моего друга. И Мишка, хотя дня три уже не мог ни есть, ни пить, принял в себя тело и кровь Христовы. Сразу страшные боли закончились, и через два часа он, тихо вздохнув, отошел ко Господу.
В день похорон, в Страстную Субботу, с утра лил сильный дождь, и все переживали, что промокнут, но только вынесли гроб из дома, дождь прекратился. Возобновился он, когда уезжали с кладбища... Все произошло как-то тихо и радостно. Некоторые говорили: «Значит, хороший человек был». Другие соглашались: «Видно, хорошо покаялся». А Наташа заключила: «Как разбойник на кресте». Восхищенно поделилась со мной: «У меня все эти дни какое-то ликование в сердце». Я тоже верю: Мишка попал куда надо. Хотя едва ли переступал порог храма... Правда, в порыве благодарности Наташа вспомнила, как отец дорожил моими книжечками и часто в них заглядывал, а я пишу о том, как Бог людям открывается... Мишка настоящий друг...
Еще раз обнимаю всех сердцем.
Илья Миронов, г. Улан-Удэ
Трамвайная история
Иван Петрович, недавно приобретший статус деда по возрасту, как и всякий нормальный человек, имел слабости. А ещё он обожал ездить на трамвае. Особенно летом, когда тепло, солнечно, зелени много. А уж если на новом «Львёнке», то любая поездка ему была, по-молодёжному выражаясь, вообще в кайф.
В этот раз от «Геологической» до культурно-спортивного комплекса дед ехал в довольно изношенном вагоне, двери в котором открывались и закрывались так, что совершенно невозможно было услышать названия остановок. Впрочем, в этом пассажиры особо и не нуждались, зная их наизусть. К тому же в трамваях теперь на мониторах оранжевой бегущей строкой остановки прописываются. Ну и наконец, никто не отменял радушие и дружелюбие горожан, которым в большинстве своём всегда хочется помочь гостю из другого города или деревенскому недотёпе в поисках нужного объекта.
К недотёпам Иван Петрович до сих пор не относился, но проживание в пригороде определённым образом с деревней связывало. Отсутствием, например, услуги по ремонту одежды, а ему как раз приспичило этим летом ушить пару брюк, ставших непомерно большими в результате резкого похудения из-за болезни. Три дня назад заказ приняло расположенное в одном из бутиков КСК добропорядочное частное ателье и руками милой швеи Елены обозначенную услугу оказало. Причём весьма качественно и недорого, так что у деда появились веские основания быть довольным собой и жизнью, а поездка на трамвае лишь усиливала данное состояние.
Со «Львёнком» в этот день не везло, и обратно он ехал в вагоне опять не новом, но более комфортном, наслаждаясь видами города, красивыми автомобилями, интересными типажами прохожих и попутчиков. На плече привычно висел дорожный планшет, а чёрная капроновая сумка с брюками и прочей хозяйственной мелочью удобно поместилась между сиденьем и стенкой вагона.
Млея от очарования летнего дня, Иван Петрович неторопливо вышел на остановке и направился к киоскам с намерением купить хлеба и любимых ватрушек. Внезапно он остановился и замер – сумки с вещами не было. В отчаянии глядя вслед уплывающему транспорту с его несметным богатством, дед заметался в растерянности по тротуару и, успев заметить бортовой номер 77 в синем кружочке, стал лихорадочно искать решение задачи от судьбы, невесть отчего так на него ополчившейся.
Первое, что пришло на ум – догнать ушедший трамвай на попутном автомобиле. На практике эта идея оказалась неосуществимой совсем. Никто не желал останавливаться, вероятно, не очень веря его страдальческим гримасам, а машины с шашечками на этот маршрут дружно решили не выходить.
Спустя некоторое время родилась простая мысль об обращении к тем, кто обязан в трудную минуту выручать сограждан из беды по одному лишь звонку, – в службу спасения на волшебный номер 110. Помощь, действительно, пришла мгновенно в виде мудрого совета обратиться по другому волшебному номеру 112.
Звонок в органы порадовал чрезвычайной вежливостью, с которой на другом конце эфира дежурный долго и нудно уточнял всё, что только можно, сообщив в конце разговора, что для разбирательства дела на связь с потерпевшим выйдут дополнительно. Через минуту, действительно, с незнакомого номера молодой женский приятный голос поинтересовался его персоной и, представившись участковой уполномоченной полиции, любезно предложила встретиться на «Геологической» у киоска «Яблоко». Насторожила, правда, её заключительная фраза: «Я только тут кое-что доделаю!», – явно указующая на то, что коп в юбке особо торопиться не собиралась.
Тоскливо осознавая, что вещи уезжают всё дальше и, скорее всего, безвозвратно, Иван Петрович в ожидании обещанной встречи нервно прохаживался близ остановки и обиженно поглядывал на снующий транспорт, начиная стремительно охладевать ко всем прелестям так любимого им июльского города.
Гениальное, как всегда, оказалось простым. Стоило лишь успокоиться и обратиться к небесам, как тут же воспалённому сознанию был ниспослан совет обратиться за помощью к первоисточнику беды – трамваю. Разумеется, в лице тех, кто им управляет.
Невероятно, но уже через пару минут первая же вагоновожатая по радиосвязи выяснила, что бесхозная чёрная сумка из трамвая под номером 77 будет ожидать хозяина в диспетчерском пункте на Шишковке. Она тут же любезно предложила Ивану Петровичу проехать на опознание, не скрывая при этом некоторого веселья по поводу его головотяпства. Кондуктор тоже разделила с ними радость находки, но оснований для бесплатного путешествия не увидела, а потому руку за деньгами для проезда протянула решительно.
С десяток незапланированных в этот день остановок дед ехал с уверенностью, что судьба во извинение снова дарила ему удовольствие от трамвайного турне, но уже в другую половину города, такую же красивую, чистую и зелёную. В душе воцарились благость и покой. Перед перекрёстком близ остановки «Аптека» трамвай остановился, и водитель, вероятно от усталости и жары, машинально открыла двери, чем не преминула воспользоваться молодая парочка и преждевременно выпорхнула из вагона. «Эвон как!», – изумилась своим действиям водитель, и некоторые пассажиры легко посмеялись, желая её подбодрить. «Какие милые люди вокруг!», – подумал Иван Петрович, возлюбив весь мир. Милой оказалась и суровая на вид диспетчер, без лишней волокиты выдавшая пропажу. Естественно, что обратный путь дед возобновил лишь после того, как пополнил жалобную книгу трамвайного парка личной порцией признательности за сохранность имущества.
Сочтя необходимым известить полицию о благополучном исходе дела, он позвонил участковой уполномоченной и в прекрасном расположении духа продолжил созерцать проплывающие за окном картины городской жизни… Не надо было звонить.
Ход дальнейших событий подтвердил ранее имеющиеся подозрения, что в органы по пустяковым поводам обращаться крайне неосмотрительно:
– Вы не могли бы подъехать в отдел для подписания протокола? – любезно проворковала участковая, будто речь шла о свидании.
– Нет, боюсь опоздать на маршрутку.
– Ну, тогда давайте у киоска «Яблоко» встретимся, где и договаривались!
– Давайте! Если это не будет так же «быстро», как в первый раз! – не сдержался дед.
– Да-да, я уже выезжаю!
При подъезде к остановке позвонил приятель, но Ивану Петровичу стало крайне недосуг, потому что в окне промелькнула патрульная машина. Скороговоркой извинившись за невозможность разговора, он шустрее, чем положено в его возрасте, вышел из вагона, пересёк дорогу и направился к вышеозначенному киоску. Представителей полиции не наблюдалось.
«Ладно, – подумал дед, – успею хлеба с ватрушками купить. Пакет покупать не надо, в сумку…». И тут Иван Петрович впал в ступор – его руки были пусты. Штаны отъезжали обратно в сторону ателье, но теперь даже и номера трамвая разглядеть не удалось.
«Что ж такое-то?!» – с досадой заныло внутри. У деда возникло неприятное ощущение себя одновременно смешным, глупым и ещё каким-то. Придурком, одним словом. В довершение полной картины идиотизма неожиданно родилась мысль о том, что-таки не потеряна ещё возможность на «Львёнке» прокатиться. «Не наездился ещё?!» – с диким сарказмом подумалось ему.
В ближайшем трамвае Ивану Петровичу дали номер телефона диспетчерского центра, откуда в ответ на его плаксивый звонок сначала развесёлым голосом посочувствовали, перефразируя знаменитую фразу «сегодня явно не день Бекхэма», но потом, снова невероятно быстро нашли многострадальную поклажу. Ехать за ней предстояло, естественно, на Шишковку.
Некоторое время дед размышлял по поводу первичности покупки хлебобулочных изделий или отбытия за вещами, но не успел принять стратегического решения по причине появления полицейской машины.
У пресловутого киоска «Яблоко» молоденькая симпатичная участковая попросила его сесть в авто и произвела допрос, должным образом оформив всё, как положено, включая подпись Ивана Петровича ниже его собственноручного: «С моих слов записано верно, мною прочитано». Его робкая просьба вместе проехать за вещами была отвергнута участковой уполномоченной в связи с тем, что ей без нужды пределы района покидать запрещено. Отказано было так вежливо, что у деда на участковую и капельки обиды не возникло. С тем и расстались.
Купив-таки хлеба и ватрушек, дед неторопливо взошёл в трамвай через переднюю дверь и слегка оторопел от лучезарной улыбки вагоновожатой:
– Ну что, свою сумку всё догоняете?
– Да вот! – удивился её осведомлённости Иван Петрович, но, увидев кондуктора, понял, что сел на тот самый борт за номером 77, с которого всё и началось.
Водитель сама сопроводила деда в помещение диспетчерской и предложила обратно ехать в её вагоне, заверив, что теперь он точно ничего не забудет. Ивану Петровичу определённо всё больше и больше нравился весь трамвайный парк города: какие добрые люди и прекрасные работники! Жаль только, «Львята» сегодня бороздили просторы без него. И даже суровая на вид диспетчер не смогла бросить тень неуважения на его любимый транспорт:
– Да вы что сегодня, проверяете нас, что ли? - разъярённо заорала она.
– Нет, нет, что вы? Хотите, я ещё одну благодарность напишу?
Многозначительный взгляд и грозное молчание милой женщины сразу же убедили деда в том, что разумнее всего будет поскорее расписаться в получении и убраться из этого служебного помещения.
На «Геологической» экипаж трамвая провожал деда, как родного: кондуктор под неусыпным взглядом водителя сопроводила его до выхода, а затем обе дружно помахали ему руками:
– Не теряйте больше!
– Постараюсь. Спасибо вам! – поблагодарил Иван Петрович и весело направился к автобусной остановке, крепко прижимая к себе сумку-путешественницу.
Илья МИРОНОВ,
г. Улан-Удэ.
Проводы
Из армейских рассказов
"Попроси матницу о возвращении, из избы выходи спиной!" – ещё раз напомнил отец после утреннего застолья, когда провожающие меня в армию гости дружной толпой высыпали на улицу. Наголо постриженный, одетый во всё старенькое, но чистое и отутюженное заботливыми руками матери, в том числе и трусы с пришитым ею потайным карманчиком для денег, я исполнил старинный обычай, похлопав с табуретки по потолочной балке, пятясь вышел в сенцы и оставил родной дом.
Растянувшись метров на двадцать, компания во всю ширину дороги двинулась к околице и, невзирая на похмелье, вполне грамотно, ведомая сильными, красивыми голосами, проникновенно и мощно взбудоражила родную деревню:
Как родная меня мать
Провожала,
Вся деревня, вся родня
Набежала...
Через пять-шесть куплетов на Шурином проулке общая песня была прервана гармонистом Витей и его соседкой тётей Грушей, которые втянули провожающих в пёстрый круговорот самодеятельности с развесёлыми частушками, вальсом "Амурские волны", лихими танцами под "Цыганочку" и "Яблочко". Однако ближе к концу деревни сёстры Ларихины вновь вернули компании нежное и грустное настроение, сердечно выведя зыкинское:
За рекой, за лесом
Солнышко садится.
Что-то мне, подружки,
Дома не сидится...
Тётя Дуся и тётя Зина, пышнотелые семейские женщины, и накануне вечером задавали лирический тон душевными песнями о рябине кудрявой, о любви к женатому, о пуховом платке из Оренбурга и много ещё о чём, искусно вплетая их в старинные казачьи распевы, которые по очереди зачинали старики. Молодёжи, которая дедовских песен уже и не знала, оставалось только время от времени и в нужном месте вставлять разухабистое "Йех!", что исполнялось с удовольствием и никак не портило общего песнопения. Впрочем, некоторые песни знали и подхватывали все, да так, что стёкла дребезжали в окнах:
При лужке, лужке, лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле…
Не менее мощно, но с печалью звучало:
Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся,
И сердце девичье забьётся
В восторге чувств не для меня…
Песен да частушек «на вечеру» спели немыслимое количество, да и плясок с танцами в удовольствие хватило на перерывы, во время которых мать со стряпухами обновляли столы.
Гости постарше веселились в доме, где гармонисту приходилось долго играть без передышки: плясуны и плясуньи по очереди, вызывая друг друга в круг, состязались в переплясе, начинаемом обязательно частушкой, содержащей всё, что угодно – от старинных куплетов до современных вплоть до сочинённых тут же, и даже таких, от которых «уши вянут». Соседка тётя Маруся изредка смешно всплёскивала руками и изумлённо восклицала: «Иититваймать! Чо выкомаривают! Вай! Пол бы не проломили!» Полы из толстенных плах проломить было невозможно, но грохот стоял великий, посуда на столах дрожала и позвякивала.
Молодёжь, как всегда, устроила свои танцы в ограде (во дворе). Но если раньше для неё играла своя гармошка, то теперь модным было танцевать под магнитофон, звук которого, усиливаясь, шёл из колонок, взятых у местного киномеханика. Некоторые старики не могли сдержать крепких выражений, глядя на дёрганье молодых, не подозревая, что «шейк» в переводе именно это и значит. Да и вальс уже прочно сменился «медленным танцем», во время которого парни и девчата имели тайно ожидаемую возможность тесно прижиматься под неподражаемый голос Валерия Ободзинского:
Льёт ли тёплый дождь,
Падает ли снег,
Я в подъезде возле дома
Твоего стою…
После перерыва гости снова усаживались за столы, расставленные по большей части дома, для чего была убрана «заборка» между прихожей и залом, вынесена часть мебели. Длинные столы со скамейками, однажды изготовленные мужиками для больших мероприятий: свадеб, поминок и проводин – были общественными и кочевали круглый год из дома в дом, значительно облегчая хлопоты хозяевам.
С посудой помогли соседи и родственники. Своей для всех гостей числом под сотню никак не хватало, при том что сервировка традиционно не страдала изысканностью: алюминиевые ложка и вилка лежали рядом с персональным блюдцем, на котором присутствовал ломоть домашнего хлеба, а под ним салфетки из газет. Угощение располагалось в общих посудинах: в рыбницах солёная селёдка пополам с дефицитным омулем, привезённым сестренницей Валей из деревни Кордон; в больших глубоких мисках грудой краснел винегрет, окружённый плоскими тарелками с солёными помидорами и огурцами; в других вперемежку с ломтиками свиного языка и сала лежала гордость хозяев – «докторская» колбаса, добытая тётей Тамарой в городе по удостоверению общества слепых. Рядом в таких же тарелках дрожал студень, соседствующий с новомодным сальтисоном, в отдельных керамических чашках были уложены только «путные» грибы – рыжики и грузди, а в общих глубоких тарелках подавали горячее в виде «ёжиков» с картофельным пюре и тушёной капусты с рублеными свиными рёбрышками. Для сладостей специально кто-то изготовил двухъярусные вазы, в которые поместили «тарочки» с вареньем, маком и черёмухой и пышных форм хворост. В прозрачных стеклянных вазочках разным цветом переливались компоты, среди которых розовел и собственный – из ранеток. Простые неглубокие пиалы с ассорти из конфет и дольками яблок завершали десертный набор.
Для трёх ящиков «беленькой» да двух «красненькой» еды было предостаточно, за исключением омуля и колбасы, которые за вторым застольем подкладывать перестали ввиду их ограниченности. Впрочем, это мало кто заметил после множества напутствий, сопровождаемых непременным чоканием гранёными стаканчиками с водкой и такими же рюмками на подножках с вином. Напутствия от простых ораторов хоть были и простыми, но зато настолько искренними и трогательными, что слеза меня прошибла не раз – и от слов отца с матерью, и от суровых наставлений дедов-фронтовиков, и от смущённых пожеланий девчонок-одноклассниц и друзей детства. Кивая и бормоча «спасибо», про себя я тогда тоже вполне искренне поклялся служить по-мужски серьёзно и честно.
После «третьей» гости разобрали принесённые на подносах стаканы с горячим чаем, выложив взамен деньги, якобы призывнику «на дорожку», хотя это было негласной помощью семье на расходы – старинной казачьей традицией помогать друг дру